Льву Овалову было не суждено увидеть поля сражений Великой Отечественной. Нет сомнений, что полный сил писатель, как это было положено партийцу и участнику Гражданской, был бы отважным и вдохновенным военкором, если бы не был летом 1941 года отлучен от своих читателей и коллег, от родного дома, от профессии. В ссылке писатель уже мечтал о продолжении пронинского цикла. Прежде от рассказов он переходил к повести “Голубой ангел”, теперь требовался роман. Настоящий шпионский роман о большой войне. Масштабы исторических катаклизмов соответствовали капитальной форме.

В ссылке Овалов замышляет перебросить майора Пронина во вражеский тыл. Летом 41-го немцам удалось оккупировать советскую Прибалтику. Трудно было найти более подходящий город для опасных шпионских игр, чем старинная Рига. Писателю приходилось бывать в этой республиканской столице, совсем недавно вошедшей в состав Советского Союза. Он представил себе судьбу советского офицера, которого война застает в Прибалтике. Любопытный факт – таким офицером в реальности был не кто иной, как Сергей Владимирович Михалков, всем известный писатель. Воспоминания Сергея Михалкова перекликаются с зачином “Медной пуговицы”:

22 июня 1941 года я находился в Риге, в гостинице “Черный орел”. Вместе со мной здесь жила большая группа советских писателей и деятелей искусства: Семен Кирсанов, Григорий Александров, Любовь Орлова и другие. Мы приехали в Ригу как бы на экскурсию: посмотреть на тамошнюю жизнь, что-то купить, и вообще отдохнуть… Разговоры о каком-то авиационном налете, о войне… Кто-то где-то что-то слышал, но толком никто ничего не знает. Вдруг пронеслось:

– Будет выступать Молотов!

Все сгрудились возле приемника. Но пока слышались только какие-то радиопомехи, треск… Внезапно я уловил обрывки немецкой речи: “Всем немецким судам вернуться в порты…”. И я понял – война.

Речи Молотова дожидаться не стал, вышел из гостиницы сразу на вокзал, чтобы купить билет до Москвы. Но в кассе мне вежливо сказали:

– Мест в спальном вагоне нет, в купейном вагоне – нет. Но если вы готовы ехать в общем, то – есть.

Я взял билет и вернулся в гостиницу. Здесь тоже царила полная суматоха, растерянность, спешка… Постояльцы кое-как упаковывали чемоданы, сообщали друг другу, как лучше, по их мнению, добираться до Москвы.

Я был спокоен. Вообще со мной часто так, – чем больше сутолоки, испуга вокруг – тем сдержаннее, собранней, рациональней я себя веду. Так и тогда… Не стал вместе со всеми ехать и охать, а спустился в ресторан, который продолжал работать, как обычно, заказал горячее блюдо, бутылку вина…

Потом решил зайти в ателье, где заказал накануне себе полдюжины сорочек – с моим ростом купить что-то подходящее из одежды – для меня всегда было проблемой.

– Ваш заказ, – рижанка вежливо и многозначительно улыбнулась, помедлив, – будет готов через два дня.

– Хорошо, – ответил я. – Зайду через два дня. – Глядя ей в глаза, конечно же, сообразил, что она хотела сказать мне на самом деле: “Вам, советским, жить осталось всего ничего, погибнете вот-вот… А еще о рубашках думаете!”.

Вышел из ателье ровным шагом, чтобы не уронить себя и свою принадлежность к России в глазах женщины, явно приветствующей нападение фашистской Германии на мою страну.

Этот отрывок из воспоминаний Сергея Михалкова напоминает “Медную пуговицу” не только временем и местом действия, но и психологией отношений, характером героев. Такими они были, офицеры 1941 года – и сказка Льва Овалова может рассказать нам о том времени не меньше, чем иная быль. За Сергеем Михалковым, каким он предстает в собственных воспоминаниях, стоит такое же офицерское достоинство, такое же мужское жизнелюбие, как и за молодым героем “Медной пуговицы”: безукоризненные манеры и безукоризненный пробор в прическе. Надо ли напоминать, что и Сергей Михалков свои боевые награды заслужил в Великую Отечественную кровью и отвагой армейского поэта, а Гимн СССР на стихи С.В.Михалкова и Г.Г.Эль-Регистана прозвучал в новогоднюю ночь 1944 года – это был год освобождения нашей страны от захватчиков. Именно в 44-м году завершилась и блестящая рижская разведоперация майора Пронина, завершилась боем, в котором погиб Виктор Железнов – и славным партизанским авиаперелетом, да еще и детей, которых немцы использовали для своих медицинских опытов, удалось спасти, перевезти на нашу сторону линии фронта. Тут уже впору снова вспоминать Михалкова – было у него в военные годы стихотворение “Детский ботинок”:

Занесенный в графу

С аккуратностью чисто немецкой,

Он на складе лежал

Среди обуви взрослой и детской.

Его номер по книге:

“Три тысячи двести девятый”.

“Обувь детская. Ношена.

Правый ботинок. С заплатой”.

………………………………………………….

Среди сотен улик —

Этот детский ботинок с заплатой,

Снятый Гитлером с жертвы

“Три тысячи двести девятой”.

Сентиментально? И пускай. Это не мертвящая, но возвышающая сентиментальность. Такую высокую, трудную ноту берет и Лев Овалов в своем приключенческом романе.

Он не спеша подводит читателя к тайне немецкого профессора, слывшего большим покровителем детей. Когда наши подозрения сбываются – и мы видим, для каких изуверских опытов он собирает русских, латышских, украинских, белорусских, еврейских детишек – мы начинаем еще сильнее переживать за майора Пронина и его товарищей, мы ждем от них подвига, ждем победы.

Сюжет с детьми вообще можно считать крупной удачей Овалова: ореол защитников слабых, отныне витавший над головой майора Пронина, навсегда закрепил за ним сочувствие читателей. В приключенческом романе о войне не может не быть слезоточивых эпизодов: таковы законы героики. На рассказах о чудовищных преступлениях нацизма формировались гуманистические принципы многих поколений, их нравственный патриотизм, и можно только посочувствовать тем нашим соотечественникам, которые со временем перестали верить своим Оваловым и считали преступной именно советскую сторону… Этим самоедским бульоном напитывались только тяжкие комплексы и сомнения, больших достижений под флагом самобичевания не бывает.